Project for the Study of Dissidence and Samizdat

You are here

Home » View Collections » 37 [ТРИДЦАТЬ СЕМЬ, Thirty-Seven] » ТРИДЦАТЬ СЕМЬ [Thirty-Seven] № 04

ТРИДЦАТЬ СЕМЬ [Thirty-Seven] № 04

Primary tabs

Pages

73
72 3.     наиболее умеренное направление которого представляет Р. Фишер. Противниками рационализма в этой форме является и марксизм и такие ученые как Н. П. Дубинин, Тейяр де Шарден и др. Противники редукционизма вовсе не являются, как мы видим, всегда идеалистами. Но и редукционизм вовсе не обязательно связан с натурализмом. Упомяну четвертое понимание редукционизма, пифагорейское понимание: "числа управляют миром" и вытекающее из него стремление фаланги астрономов от Эвдокса и Аристарха до Коперника и Кеплера свести все движения планет к совокупности круговых (у Кеплера обобщение: эллиптических) и равномерных (у Кеплера равномерность движения понимается в новом смысле движений. Из этого краткого перечня ясно, что редукционизм может иметь несколько толкований даже в пределах биологии. Противники же редукционизма естественно тоже многообразны и их лучше всего обозначить термином ирредукционизма (по аналогии с термином иррационализма). И здесь мы должны различать две основных формы редукционизма и ирредукционизма: онтологический и методологический. Онтология касается вопроса о истинно сущем и здесь родоначальником редукционизма можно считать великого схоластика Виллиама Окками с его  "бритвой":  "                                                       [1]".  (История философии, 1941, с. 478): "сущности не следует умножать без необходимости". Иначе, в науке следует стремиться, чтобы по мере возможности сводить сущности к одной и ликвидировать "ложные" сущности. В этом смысле работа Менделя имела чисто редукционистский результат. Разнообразие второго поколения гибридов до Менделя пытались объяснить ослаблением "силы наследственности". Но Мендель показал, что никакого ослабления "наследственной силы"       1. [Пробел в машинописи.]
74
73 4.       не требуется для объяснения этого разнообразия: все дело в комбинации материальных сущностей, которые теперь называются генами. Принимая значение понятия редукционизм в широком смысле, мы должны признать огромность его заслуг в истории наук. И можно сказать, что его эвристическое значение, вероятно, никогда не прекратится. Из заслуг редукционизма упомянем хотя электромагнитную теорию света или механическую теорию теплоты. Естественно, что у многих ученых возникает убеждение, что только онтологический редукционизм имеет полное право на существование, ирредукционизм не может быть лишь терпим до поры до времени. Для обоснования своей претензии на монополию редукционизм должен быть дополнен "интегратизмом" (термин В. А. Энгельгардта), т. е. завершением обратного пути от простого к сложному с тем, чтобы вне имеющиеся факты определенной области науки уложились в одну непротиворечивую систему. Если редукционисты склонны утверждать, что только на пути редукционизма можно достигнуть решительных успехов в науке, то ирредукционисты вовсе не склонны претендовать на монополию. Они признают полностью все успехи редукционистов, не полагают, что в разных областях бытия или на разных уровнях могут иметь значения конечные реальности, не сводимые друг к другу. И в точных науках, достигших высокого уровня свободомыслия. Напр., в физике мы имеем мирное сосуществование редукционистов и ирредукционистов. Эйнштейн, величайшей заслугой которого было сведение (редукция) двух самостоятельных законов сохранения (вещества и энергии) к одному – до конца жизни остался убежденным редукционистом., и пытался построить единую теорию поля. Но огромное большинство физиков принимает наличие четырех не сводимых к чему-либо единому видов полей. Они умножали "сущности" и не верили в возможность редукции. Тут нельзя говорить об опровержении В. Оккама, так как он
75
74 5.       запрещал умножать сущности лишь "сверх необходимости". Крайние редукционистты, запрещали вводить новые сущности даже в случае необходимости в такой же мере не понимают Завет Оккама, как и те, которые умножают сущности без всякой надобности. Но под "сущностью" понимают конечную, элементарную реальность, но есть и иные понятия, полезные в науке. Упомяну, как важнейшие два: эпифеномен и фикция. Эпифеномен вполне реален, но, являясь результатом взаимодействия элементарных частей, не претендует на "конечную реальность". Что касается фикции, то это понятие кажется совершенно немыслимым, как противоречащее здравому смыслу, но нередко оказывается полезным в науке. Однако и то же понятие может в разные периоды развития науки носить характер сущности, эпифеномена или фикции. Например, огонь считался ранее элементом или непосредственным выражением особой сущности, теплорода. Сейчас его рассматривают как эпифеномен, но от этого огонь кажется ничуть не меньше, чем раньше. Обратный процесс: от фикции или эпифеномена к сущности, мы наблюдаем в истории понятия всемирного тяготения. При признании истинной реальности только за атомами (механический материализм) всемирное тяготение могло иметь значение только полезной фикции, так как, согласно старому изречению, восходящему к схоластике: "тело не может действовать там, где его нет". Были попытки толковать тяготение как результат взаимного экранирования: здесь тяготение приобретает характер эпифеномена, но кроме атомов принимают еще мельчайшие частицы, подобные нейтрино. Но в современной физике принимают понятие гравитационного поля, как некоторой конечной реальности. Подобную же эволюцию понятия от фикции к вполне ясной реальности, мы имеем в математике, где введение в
76
75 6.       число нового толкования в смысле направления сделало вполне понятными отрицательные, комплексные числа и кватернионы. Все это иллюстрация к старым философским спорам. Античные философы, как правило, стремились к совершенно достоверному знанию и ему противополагали мнение, т. е. не вполне обоснованные суждения. Кант различал аналитику чистого разума, где все совершенно (аподиктически) достоверно и диалектику чистого разума, заключающую в себе принципиально неразрешимые человеческим разумом антиномии. Гегель придал диалектике возвышенный смысл, утверждая, что все наше познание антиномично, но эти антиномии разрешаются путем снятия противоречий в синтезе, и что этот процесс бесконечен на пути движения человеческого разума в познании Истины. Примеры такого снятия противоречий можно видеть в разрешении кантовской антиномии о пространстве: пространство не конечно и не бесконечно, а безгранично, или в современном снятии противоречий волновой и эмиссионной теории света. Пересмотр многих основных понятий в науке XIX и особенно ХХ века делает совершенно устаревшим бытующее еще среди многих ученых мнение, что мы должны требовать вполне реальное истолкование любому используемому нами, понятию. Мы имеем право пользоваться и заведенными фикциями, если они помогают нам в решении основной цели науки: давать возможно точное, полное и краткое описание явлений, допускающее возможность прогноза и, как высший результат управления явлениями. Но дальше идет раздвоение. Некоторые ученые и философы факт пересмотра многих, казалось бы совершенно достоверных, положений рассматривают как довод в пользу мнения, что не нужно подводить какую-либо реальную основу
77
76       под научную теорию и что все наши понятия в сущности являются фикциями. Такого мнения держится философ Файтингер с его философией фикции "как бы"; (                                                                                                                    [1]). Эту же мысль выразил Ницше словами: "Истина есть наиболее целесообразное заблуждение". Думаю, что не ошибусь, если скажу, что большинство философов науки не разделяют эту крайнюю точку зрения и не запрещая пользоваться в науке полезными фикциями, полагают, что надо стремиться к тому, чтобы строить науку, используя понятия, имеющие ту или иную степень реальности. Здесь приобретает особое значение методологический ирредукционизм, широко использующий разнообразные понятия и характеристики эпифеноменов на разных уровнях. Методологический ирредукционизм вполне совместим с онтологическим редукционизмом. Хороший пример можно привести в отношения мировоззрения и методологии Лапласа. Судьба его прекрасно изложена в статье академика А. Колмогорова "Настольная книга исследователей" (рецензия на книгу А. С. Монина и А. М. Яглома "Статистическая гидромеханика". ("Известия Совета Депутатов Трудящихся СССР" от 22 марта 1970). Идея Лапласа – проинтегрировать дифференциальные уравнения, выражающие законы природы с начальными условиями и будущее станет неограниченно предсказуемым. Как пишет Колмогоров "Наивность такой картины прогресса науки давно стала очевидной... Провозглашение Лапласом чисто "детерминистическое" описание применимо лишь к "макроскопическим" явлениям, где "случайности уравновешиваются", и из вероятностных закономерностей микромира возникают строгие законы макроскопических движений". Там же, в статье Колмогоров указывается, что идеал Лапласа потерпел новое поражение и там, где       1. [Пробел в машинописи.]
78
  77 8.         он до конца XIX  века казался вполне приложимым, именно в механике непрерывных сред: "... в меру применимости дифференциальных уравнений гидро- и аэромеханики движением жидкостей и газов должны поддаваться расчету при помощи интегрирования этих уравнений". Но, оказалось, что в толстых трубах и при достаточно больших скоростях возникают "турбулентности", завихрения, которые невозможно рассчитать старыми методами. И, однако, математики не отступили перед трудностями и, в конце концов, после упорного труда создали новый аппарат для статистической характеристики турбулентных движений. Этот интереснейший пример из истории точных наук весьма поучителен для всех наук. Он, прежде всего, опровергает широко распространенное мнение, что только на философской основе детерминизма может развиваться точное естествознание. Лапласовский детерминизм на микроуровне сменился в современной физике индетерминизмом, и от этого физика не проиграла, а выиграла как точная наука. Лапласовский детерминизм был не только онтологическим по идее и методологическим редукционизмом. Целое могло быть построено, используя термин Энгельгардта, лишь на пути интергратизма. Но так как процессы, например в биологии, чрезвычайно сложны, то приложение математики к биологии очень ограничено; этого мнения не так давно придерживался и академик А. Колмогоров, сейчас он его изменил. Лапласовский редукционизм оказался методологическим ирредукционизмом. В частности, был широко распространен аргумент против возможности математической трактовки органических форм: форма есть эпифеномен сложнейших процессов и потому (непринципиально, а лишь практически не может подлежать математической трактовке. Мы видим на примере турбулентностей, что достаточно сложные эпифеномены могут подлежать математической трактовке.
79
78 9.         Но современная физика отвергает монополию редукционизма не только методологического, но и онтологического, так как признает существование разных, не сводимых друг к другу физических полей.                   2. Положение в биологии Редукционизм проходит широким фронтом через всю биологию и имеет очень много видов. Вся биология сводится в конечном счете к физике и химии. Вся эволюция вплоть до макро- и мегаэволюции сводится к микроэволюции. Вся наследственность, включая проблему осуществления сводится к взаимодействию генов, которые в конечном счете сводится к перестановке в ДНК. Вся морфология и систематика сводится к физиологии и историческому развитию организмов. Все поведение организмов, включая сознательную разумную деятельность человека сводится к сумме рефлексов, условных и безусловных. Происхождение самых сложных математических способностей, этических и эстетических идеалов сводится к деятельности основного фактора эволюции – естественного отбора. В защите редукционизма очень ясен и эмоциональный элемент: вспоминают печальные (и далеко не изжитые) последствия эпохи 1948-1964 года, когда редукционизм повергался гонениям и защиту ирредукционизма пытаются истолковать, как попытку реабилитации указанного периода. Широко распространено мнение, что всеми своими успехами биология обязана редукционизму. Так ли? Успехи молекулярной биологии, конечно огромны и целиком связаны с редукционизмом, приложением химии к биологии, использованием
80
79.         новейших технических достижений: как это электронный микроскоп и проч. Но они все-таки не идут в сравнение с успехами физики и астрономии и, кроме того, многие успехи биологии не связаны с редукционизмом. Наиболее крупные успехи любой науки надо определять по ряду критериев, я бы привел четыре: 1) революционный характер новых открытий, связанный с необходимостью пересмотра мировоззрения; 2) математический, точнее жесткий характер новых теорий, дающий узкие интервалы для сравнения опытных и теоретический данных; 3) неожиданность новых достижений; 4) важные практические достижения. Нечего говорить, что успехи современной физики полностью удовлетворяют всем четырем критериям, что же касается господствующих течений в биологии, то, начиная с молекулярной, они вменяют себе в заслугу стабилизацию селектогенеза (неодарвинизма) и его защищают ссылаясь на недопустимость пересмотра основных мировоззренческих постулатов. Стабильность селектогенеза насчитывающего более ста лет, записывается ими в актив но точные науки посягнули на авторитеты гораздо большей давности и излагавшие учения несравненно большей точности, как Евклид, Ньютон, Лавуазье. Математизация биологии идет сейчас широким фронтом, но во многих областях истинную математизацию смешивают с применением компьютеров даже там, где нет достаточно разработанных теорий – необходимого условия, по словам Н. Винера, для успешного применения компьютеров. Коснемся неожиданности. Прекрасны слова М. Горького: "Искусство живет вымыслом, наука осуществляет вымысел". В ХХ-м веке не только в физике, но и в биологии мы имеем случаи осуществления или реабилитации сказок или мифов. Пересадка сердца у живого человека вряд ли допускалась самым смелым хирургом сто лет назад, она была
81
80 11.       предвидена сказкой Гауффа "Холодное сердце" и совершенно не связана с редукционизмом или молекулярной биологией. Непредвиденные высокие психические способности дельфинов (живут в одной экологической нише с совсем глупыми акулами), дружба с человеком реабилитировала античный миф о герое, приехавшем на дельфине. Поразительнейшие успехи медицины, связанные с именами Флеминга и Ваксмана, совсем не связаны с редукционизмом; скорее, это возрождение на повышенном основании постулата старого Парацельса: "Природа – аптека, где Бог – главный провизор". Можно сделать общий вывод, что многие поразительные успехи биологии сделаны на путях редукционизма, но это всегда – приложение физики и химии к биологии, но наиболее поразительные успехи достигнуты при полном игнорировании редукционизма. Поэтому считать редукционизм единственно перспективным путем нет решительно никаких оснований. Но, конечно, работа в нередукционистских направлениях труднее, так как приходится строить совершенно новые теории, а не пользоваться готовой разработанной методикой. Но наряду с успешно развивающимися областями биологии есть и такие, в которых таких блестящих успехов не регистрируется сюда относятся так называемые "описательные" науки: систематика, сравнительная анатомия и эмбриология, общая морфология. Имеется и экспериментальная эмбриология, касающаяся прежде всего проблемы осуществления наследственных потенций организмов. Интереснейших фактов накопления, и продолжает накапливаться огромное количество, что же касается теоретического обобщения, то тут дело гораздо хуже. Выявляется в общем два достаточно хорошо представленных идейных направления. Первое одним из лидеров которого является Уоддингтон, не порывает с онтологическим редукционизмом, но методологически ищет новых
82
81 12.       путей к преодолению трудностей. Под редакцией Уоддингтона уже вышли три тома симпозиумов "На путях к теоретической биологии" (первый том на русском яз. Изд. Мир, 1970), где выступают биологи, физики, химики, математики. Разнобой мнений огромен и производит впечатление Вавилонского столпотворения. Как правило, представитель точных наук более скептически относится к редукционизму. Но в отношении теоретической биологии в общем ставится вопрос о необходимости ее построения и некоторые (например Эльзассер) считают, что одному-двум поколениям биологов надо сосредоточить все усилия на математической биологии прежде, чем возникнет подлинная теоретическая биология. Но ведь в физике математизация идет в полном согласии с теоретизированием, и как можно говорить о будущем теоретической биологии, когда уже существуют многочисленные биологические теории? Очевидно, это направление биологов сознает, что совокупность частных биологических теорий еще не создает общей теоретической биологии. Можно только приветствовать это направление в биологии за осознание трудностей, искание новых путей и за уверенность в том, что для теоретической биологии уготовано грандиозное будущее. Методологически они порвали с редукционизмом, на очереди пересмотр онтологического редукционизма. Другое направление считает, что с теорией вполне благополучно и никаких оснований для пересмотра, а тем более для построения какой-то новой теоретической биологии нет. Это все представители последовательного редукционизма, их очень много, но и они представляют градации. Одной из догм таких редукционистов является убеждение, что "синтетическая теория эволюции (СТЭ или неодарвинизм), связанная идейно с молекулярной биологией, есть единственно научная, а остальные могут считаться окончательно отвергнутыми. Такие утверждения можно найти
83
82 12.         и у Э. Майра, Симпсона, Ю. Гексли и мн. других. В наиболее откровенной форме они выражены, напр. А. А. Мейфахом (Природа. 1971., №8, с. 122). Он считает "ламаркизм" в обычном понимании опровергнутым экспериментально и несогласным с хромосомной теорией наследственности. Но ведь "ламаркисты" существуют и сейчас среди ученых! На это А. А. Нейфах отвечает: "Сторонники ламаркизма существуют и в наши дни, так как в Англии существует общество плоской Земли, члены которого не признают, что Земля – шар". Статью А. А. Нейфаха целиком поддерживает и редакция "Природы". Но среди ученых кроме дарвинистов и ламаркистов существуют, например, сторонники номогенеза, наиболее выдающимся представителем которых являлся Л. С. Берг; появлению английского перевода книги Л. С. Берга "Номогенез" в 1926 г. способствовал Н. И. Вавилов и она появилась с весьма дружеским предисловием д'Арси Томпсона; в 1969 году появилось новое английское издание "Номогенеза" с предисловием Ф. Добржанского, который хотя и не соглашается с Бергом, но признает его одним из самых выдающихся интеллектов среди русских ученых: Добржанский, хотя и сторонних СТЭ, не считает своих противников равноценными сторонниками плоской Земли. Позиция догматических сторонников СТЭ закрывает путь к исканию настоящего синтеза. Эта позиция подтверждает изречение Т. Гексли, приведенное в качестве эпиграфа в книге "Номогенез" Д. С. Берга: "Наука совершает самоубийство, если принимает веру" ([1]                                                                 И к такому самоубийству уже близки высказывания крайних редукционистов, например, профессора Калифорнийского университета Гюнтера Степта, статья которого "Конец пути близок" опубликована в "Литературной газете" 3 ноября 1971, с. 12. Стент считает, что наука            1. [Пробел в машинописи.]
84
83         близится к своему концу, предстоит большая работа, но много ли в ней смысла? В статье мы находим потрясающие мысли: "А генетика не только ограничена, но и цель ее понять механизм передачи наследственной информации – почти достигнута. Поистине (и здесь мы от меня отрекутся, пожалуй, те, кто допускает мою правоту в двух предыдущих примерах) ограничены даже такие, куда шире задуманные научные дисциплины, как химия и биология. Ведь в конце-то концов они ставят перед собою определенную ограниченную задачу – изучать поведение молекул и молекулярных соединений. Разумеется, общее число молекул чрезвычайно велико, а количество реакций, которые они могут претерпевать, просто необозримо, но задача, как и задача географии, явно ограничена. Что же касается биологии, то нерешенными там остались лишь три глубокие проблемы: происхождение жизни, механизм дифференциации клеток и функциональная основа высшей нервной системы. Я верю, что молекулярная генетика в ближайшем будущем даст нам ключ к решению этих проблем. Стент для дисциплины физики, допускает принципиальную возможность бесконечного развития, но тут размышления приводят к такому состоянию, когда все менее становится ясным, что же в конце концов пытается установить ученый. По Стенту (и это мнение отнюдь не стоит изолировано) эволюция предназначила мозг человека к тому, чтобы успешно справляться с поверхностными каждодневными явлениями, а отнюдь не к разрешению таких глубоких проблем, как природа материи или космоса. Конечно, это утверждение стоит в резком противоречии с фактами, ведь у человека появились изумительные математические, философские, музыкальные и другие способности. Значит, какими бы ни были факторы, приведшие человека к его состоянию, они, очевидно, не препятствовали развитию

Pages