162
ненависть, которую не хотят и не могут скрывать. А может быть, похмелье было слишком тяжким, и это его плоды? Кстати, следующая глава так и называется: "Разговор с жизнью во время тяжелого похмелья". Но, думаю, этого вполне достаточно, чтобы сказать, что появление подобных стихов в наше время можно назвать, по крайней мере, поразительным.
Я не буду говорить о тех воинствующе формалистических, лишенных всякого смысла экзерсисах, которые представили в сборнике Юрий Галецкий, Владимир Эрль и некоторые другие поэты. За любым экспериментом должно что-то стоять, здесь же я не заметил ничего, кроме голого экспериментаторства /за исключением, пожалуй, забавного, по типу "изопов" А. Вознесенского, бестиария Юлии Вознесенской/. Вообще эксперимент занимает слишком много места в сборнике.
В упрек многим авторам можно поставить и слишком большую зависимость от уже пройденных этапов в поэзии /это не имеет ничего общего с традициями, роль которых я не умаляю/. Здесь явные подражания и раннему Заболоцкому, и Мандельштаму, и раннему Пастернаку, и Ахматовой. Можно было бы говорить много, подтверждая примерами, о назойливом позерстве, жеманстве, увлечение формой в ущерб содержанию, нарочитости молодых авторов, о том, что слишком много они драпируются в одежды непонятых и непризнанных /К. Кузьминский "...мой разум мне говорит, что мозг мой празден, что я не понят и не признан"... – с. 212; В. Кривулин – "Все меньше нас..." и т. д./, слишком много философствуют, с глубокомысленным видом "избранных", претендуя на элитарность при отсутствии культуры чувств и стиха. Важно другое – почему эти, столь похожие в каком-то смысле стихотворения, оказались собранными вместе? Что хотели сказать этим авторы, кому противопоставили они себя? То, что здесь собраны люди